Новый роман Евгения Водолазкина под названием «Чагин» выходит в Редакции Елены Шубиной — в книжных магазинах он уже с четверга. На сей раз героем романа стал человек, наделенный уникальной памятью и испытывающий из-за этого уникальные проблемы. Мы расспросили автора о его «Чагине».
Однажды писатель Владимир Сорокин на мой вопрос, как у него появилась идея повести «День опричника», ответил, что увидел, как его маленькая собачка грызет слишком большую для нее кость. Что стало таким первым импульсом, когда вы сели за роман?
Евгений Водолазкин: Я бы не сказал, что был какой-то «первый импульс». Идея написания романа «Чагин» принадлежит к тем вещам, которые во мне подспудно живут всегда. Интерес к истории, к времени, к памяти. Потому что это все, в общем-то, разные стороны одного и того же. Это подспудное бурление проявляется то в одном романе, то в другом, то в третьем.
Многие современные русские сочинители пишут романы, которые можно назвать полифоническими. Ваши романы всегда монофоничны, всегда есть выраженный главный герой. Не сказывается в этом влияние житийной литературы, которой вы занимались как филолог-медиевист?
Евгений Водолазкин: Вы абсолютно верно заметили мою любовь к одному герою. Недаром моей любимой книгой является «Робинзон Крузо», где просто один герой. Ну, не считая Пятницы — он появился потом.
Это действительно связано с формой как житийного повествования, так и повествования про античного героя. Мой герой — он герой во всех смыслах. Собственно говоря, житие, как это показано в научных работах, структурно и восходит к мифам о героях. Это очень древняя форма, которая позволяет раскрыться человеку как носителю тех или иных качеств.
Но при этом в «Чагине» четыре разных голоса рассказчика.
Евгений Водолазкин: Четыре, но герой-то один.
Один из этих голосов — явно недостоверный рассказчик. Причем читатель не сразу догадается, что то, о чем он рассказывает, происходит не совсем там и не так, как он думает…
Евгений Водолазкин: Это связано с тем, что роман не только о времени, памяти, он — о вымысле. Потому что роль вымысла чрезвычайно велика в человеческом опыте. Человек живет не только реальными событиями, он живет в значительной степени мифами, которые создаются, допустим, книгами. И человек расширяет свой опыт, будь то миф или реальность, за счет книг. Это очень важная часть опыта. Человек не читающий обедняет себя чрезвычайно.
Но я хотел обратить внимание вот на какую вещь: вымысел интересен не только в качестве чего-то пришедшего извне, вымысел создается самим человеком. Он постоянно что-то придумывает, во что-то играет. У каждого из нас есть видение себя немножко не таким, каким мы являемся в жизни.
«Чагин» — роман не только о времени и памяти, он — о вымысле. Роль вымысла в человеческом опыте велика
У меня действительно в «Чагине» о вымысле очень много. И апофеозом такого вымысла является один из героев, от чьего имени ведется повествование. Он начинает рассказывать истории, которых на свете не было. Как, помните, в «Беге»: в разделе «действующие лица» появляется госпожа Барабанчикова — «дама, существующая исключительно в воображении генерала Чарноты». И все, о чем говорит этот герой — его зовут Николай Иванович, — это все чистый вымысел. Но это становится понятным потом.
Мне очень понравилась в романе реплика о том, что человек обычно совершает какие-то вещи автоматически. Умывается, чистит зубы и так же автоматически забывает. Вот этой автоматической возможности забывать и лишен герой. Почему персонаж наделен именно такой сверхспособностью — умением помнить все?
Евгений Водолазкин: Дело в том, что это лежит, может быть, ближе, чем что бы то ни было, к феномену личности как таковой. Потому что личность — это память. Когда у человека теряется память, то теряется его личность. Кстати говоря, так же и у народа: когда народ теряет свою память, он рассыпается. Память — это история в данном случае. В случае персональном это принято называть опытом, а можно назвать личной историей. И это то, что формирует человека.
Вообще, человеческая мысль должна питаться чем-то, работать на каком-то материале. И этот материал — пережитое. Причем это не механическая совокупность фактов, событий, а их осмысление. Я бы сказал, род экстракта из пережитого.
Здесь огромная проблема, которая меня давно занимала. У меня герой одного из прежних романов говорит, что жизнь — ужасно милая штука, движение от детского малоумия к старческому. Человек в детстве еще не развит, он развивается, а потом, условно говоря, свивается. Но это не так. Да, в какой-то момент человек что-то забывает; многого не помнит, но у него появляется мудрость, не отягощенная знанием. Мудрость как общая идея добра и зла. Или как безошибочная ориентация в той или иной ситуации. И это то, что позволяет сказать, что жизнь не напрасна ни в одном из своих фрагментов.
