Он — любимый композитор нескольких поколений наших соотечественников. Его звуковая вселенная безошибочно узнаваема, и в ней не существует никаких жанровых рамок. 30 ноября Эдуарду Артемьеву исполняется 85 лет. Корреспонденту «РГ» удалось встретиться с композитором накануне юбилея.
Более всего вы известны как кинокомпозитор. Буквально на днях закончена запись музыки к фильму Николая Лебедева «Нюрнберг». И там вновь удивительные мелодии. Как вы их сочиняете?
Эдуард Артемьев: Они приходят, легко, потом довожу до ума. Сочинение — мучительный процесс, во мне живет очень строгий требовательный критик. Работа над фильмом «Нюрнберг» была большая, сейчас надеюсь завершить давно откладываемые концерты — фортепианный и скрипичный. После, если Бог даст, займусь давно задуманной оперой по удивительному роману Гессе «Степной волк». Томас Манн написал Гессе, что никогда о таких серьезных вещах не писали в столь увлекательной форме. Там разговор с Моцартом и с Гете — оторваться нельзя! Либретто должен был писать Павел Грушко. Слова первой арии меня потрясли: «Душа моя, умри со мною», я как христианин был потрясен — душа вечна. До какого же падения, дна, отчаяния дошел человек, когда уже не хочет и душу здесь оставить.
Вы сюжеты для опер выбираете непростые — Гессе, Достоевский. Почему Достоевский?
Эдуард Артемьев: Благодаря Андрону Кончаловскому вместе с Марком Розовским и Юрием Ряшенцевым принесли сценарий, я отказался, не мог представить, как на это можно посягнуть. Но Андрон — великий учитель, педагог, сначала успокоил, что это просто детектив, потом как бы посоветовался — как сделать шарманку. Я написал, и с этого пошло. Но он из меня это просто вынул. Удивительно. Я 26 лет писал эскизы, писал лирические сцены, а все страшное откладывал, избегал, а потом за 2 года начал заново и закончил партитуру оперы в 900 страниц. Ряшенцев написал гениальные стихи. Практически не меняя стиль Достоевского, он умудрился найти рифмы, ритмы. Благодаря ему у нас появилась шарманка, у Достоевского есть только фраза, что Раскольников любил очень звуки шарманки, особенно зимой, когда тускло горели фонари газовые и падал снег. Это его приводило в состояние некоего сна. Очень точный образ промозглого Петербурга.
В вашем кабинете висит портрет Достоевского. У вас связано с ним что-то особенное?
Эдуард Артемьев: С этим портретом — да. Он принадлежал моей тетушке, Марии Васильевне, я помню его с детства, мне было 9 лет, когда они меня взяли к себе на воспитание. И этот портрет Федора Михайловича висел у нее в спальне, я однажды спросил: «Кто это? Дядя?», а она ответила — «Страдалец земли русской». Это я запомнил навсегда. И вот ведь как судьба привела к Достоевскому в творчестве. Этот портрет у меня остался каким-то чудом, семья у нас очень большая была, но когда все стали уходить, портрет удивительно остался у меня как память. И как судьба распорядилась — я написал оперу по Достоевскому.
Киномузыка считается прикладным жанром, ваша — обретает собственную, отдельную от фильма жизнь, что-то превращается в мюзиклы, как «Раба любви».
Эдуард Артемьев: Когда я учился, о киномузыке даже среди студентов, не говоря о профессуре, говорили с пренебрежением. Но именно в киномузыке сделаны интереснейшие находки. Во-первых, в фильме очень много событий, идет такая мощная упругая струя энергии. Во-вторых, по техническим возможностям кино дает невероятные преимущества. Ханс Циммер, композитор многих бестселлеров как «Гладиатор», «Код да Винчи», «Пираты Карибского моря», это сейчас показал, сделав открытие нового современного оркестра. Для меня был потрясением его концерт в Концертхаусе в Вене с гигантским оркестром, где кроме увеличенного симфонического состава еще этнические и рок-инструменты, электроника. В моем возрасте опасаюсь попасть под влияние. Убежден, что академическим композиторам пора это все изучать, это открывает новые возможности. Вот такой небольшой панегирик киномузыке.
Вы работали в Голливуде и с великими отечественными режиссерами — Тарковским, Кончаловским, Михалковым.
Эдуард Артемьев: Да, и у всех чему-то учился. В Америке была отличная от европейского кино школа, но сейчас она полностью господствует, главное — совпадение музыкальной мысли с экраном. Музыка не только выражает душевные переживания, но и сопровождает любое состояние и движение. Для композитора расписан каждый акцент, это сковывает по рукам и ногам. Но потом наступает увлекательнейшая задача — не нарушая течения музыкальной мысли (высокопарно), вложить ее в прокрустово ложе кадра. Получается результат, который сам никогда не придумаешь.
Андрей Тарковский на первой встрече сказал: «мне музыка твоя не нужна», — было замечательно это услышать, — «мне нужен твой композиторский слух организовать шумы», чтобы кадр жил, появилась душа, состояние. Но одни шумы не работали, и я добавил оркестр, который подражал звукам природы. Пользовался одним из первых в мире синтезаторов АНС (Александр Николаевич Скрябин). Много было пленочной работы — наложения, сочетания.
Во всех фильмах Никиты Михалкова — моя музыка, кроме одного — «Очи черные»
С Андроном Кончаловским работать было сложно — он знает огромное количество музыки. Мы учились вместе в консерватории, он может, например, сказать, что здесь нужна музыка, как в том фрагменте Третьего концерта Прокофьева. Но если бы не Кончаловский, его настойчивость и «педагогическая хитрость» и мудрость, у меня не было бы оперы «Преступление и наказание» и мюзикла «Щелкунчик и Крысиный король».
Во всех фильмах Никиты Михалкова — моя музыка, кроме одного — «Очи черные». Михалков — диктатор, он четко знает, что ему нужно. Но самое удивительное, чего я не встречал ни у одного режиссера, это умение передать, что он хочет, не на вербальном уровне, а какой-то волной, словно гипнотизируя, на подсознании. Идут долгие разговоры, накачка такая, появляется особое состояние, и начинает в голове шевелиться. Поэтому очень легко. Я почти никогда не промахивался.
У вас есть любимый фильм из михалковских?
Эдуард Артемьев: «Раба любви». Но это связано с семьей. Жена и сын попали в страшную автомобильную катастрофу, как только живы остались. Но, слава Богу, они восстановились. Эту тему я как раз сочинил в дни, когда уже стало спокойнее.
Вы были первым, кто серьезно занимался электронной музыкой, в вашем симфоническом оркестре в любых жанрах обязательно есть синтезаторы и рок-группа.
Эдуард Артемьев: Не мыслю оркестр без этого. Некоторые до сих пор считают, что электроника не музыка. Но она имеет дело со звуком, а музыка — это звук, можно сказать — колебания различных частот, энергий, попадающих в резонанс с душами людей. Многое нам дала технология. Респиги добавлял запись пения соловья в оркестр. Магнитофон позволил смешивать звуки, это стали использовать композиторы. В конце 60-х годов случилась великая революция в музыке, когда появились рок-музыканты, причем внезапно. Это одни шедевры: Genesis, Yes, Pink Floyd, Deep Purple; «Иисус Христос — суперзвезда» Ллойда Уэббера… Невероятная мощь. Такой музыки никогда не было. И игнорировать ее невозможно.
В вашем Реквиеме («Девять шагов к Преображению») даже текст становится почти звуком. И завершается Реквием почти жизнеутверждающе.
Эдуард Артемьев: Звучание латинского текста меня поразило в «Симфонии псалмов» Стравинского еще в студенчестве. Хотелось написать сочинение именно на латинском, тогда возник Sanctus. Реквием давно перестал быть литургическим сочинением. Поэтому я позволил себе переставить части и завершить его Sanctus — очень светлой частью на текст древнего гимна «Свят, свят, свят» во славу Господа нашего. Наша жизнь — это путь к Преображению. И да — смерти нет, душа бессмертна.
Как вы видите будущее музыки?
Эдуард Артемьев: Мистериальность, где на равных участвуют музыка, слово, актерская игра, свет, инженерия, голография. Это меня потрясает, и я становлюсь сразу молодым.
Кстати
14 ноября президент РФ Владимир Путин присвоил композитору звание Героя Труда РФ. 3 декабря в Кремлевском дворце съездов состоится грандиозный юбилейный концерт «Кинотеатр Эдуарда Артемьева».
Справка
Народный артист России, лауреат нескольких Государственных премий, премий «Ника» и «Золотой орел» и др. Один из самых титулованных композиторов нашего времени. Автор музыки более чем к 250 фильмам, рок-оперы «Преступление и наказание», мюзиклов, хоровых, симфонических, инструментальных сочинений.
