Одиннадцатого декабря — день рождения великого русского писателя Александра Исаевича Солженицына. В воскресенье в Доме русского зарубежья в Москве традиционно прошел вечер его памяти. Дата не круглая, он родился в 1918 году. Но другой, очень важный, юбилей отметить стоит.
Шестьдесят лет назад в ноябрьском журнале «Новый мир» появилась повесть «Один день Ивана Денисовича». Первоначально вещь называлась «Щ-854» (по номеру лагерного знака героя) и подавалась в журнал как «рассказ». Но главный редактор «Нового мира» Александр Твардовский поменял и название, и жанр. Рассказ стал повестью, а лагерный знак обрел свое имя — Иван Денисович.
Свой рассказ Солженицын решился передать в журнал через жену своего друга еще по «шарашке» Льва Копелева Раису Орлову после знаменитой речи Никиты Хрущева на XXII съезде партии, который прошел в октябре 1961 года. Но задуман он был гораздо раньше, в начале 50-х годов в Степлаге, и задуман не профессиональным писателем, а обычным зэком. И написан он был раньше XXII съезда, в 1959 году в Рязани, и тоже еще не знаменитым писателем, а обычным рязанским учителем.
Шестьдесят лет назад в журнале «Новый мир» появилась повесть «Один день Ивана Денисовича»
Известно, что Твардовский, начав читать повесть ночью в кровати, как он обычно поступал с рукописями, встал, оделся и читал ее за столом, такое впечатление на него произвело начало.
«В пять часов утра, как всегда, пробило подъем — молотком об рельс у штабного барака. Перерывистый звон слабо прошел сквозь стекла, намерзшие в два пальца, и скоро затих: холодно было, и надзирателю неохота была долго рукой махать».
Вроде ничего особенного… Но сколько писательского мастерства в этих двух фразах! Какой пространственный и звуковой объем! Сколько здесь информации о лагерной жизни, о которой как будто еще ничего не сказано. Только звук и наледь на стекле. Но уже есть первый персонаж — лагерный надзиратель, и мы мгновенно оказываемся буквально в его шкуре, нам уже холодно, мы внутри лагеря. А через секунду, со скоростью звука от рельсы, окажемся в бараке.
«Звон утих, а за окном все так же, как и среди ночи, когда Шухов вставал к параше, была тьма и тьма, да попадало в окно три желтых фонаря: два — на зоне, один — внутри лагеря».
Это была сразу проза толстовского уровня, где нет ни одного лишнего слова, ни одного придуманного «художественного» образа. Только информация, только звук, свет и один-единственный эпитет — желтые фонари. И слова здесь не поставлены «специально». Они сцепляются по внутренним законам живого русского языка. Как выразился Иван Бунин в письме к Николаю Телешову о другом великом произведении — «Василии Теркине», «какая свобода… какая меткость, точность во всем и какой необыкновенный… язык — ни сучка ни задоринки, ни единого фальшивого, готового, то есть литературно-пошлого слова».
Вспоминаю одно из последних интервью Александра Исаевича перед телекамерой. Он говорил о том, когда в жизни был по-настоящему счастлив. Первый период счастья относился к казахстанской ссылке, куда Солженицын попал на вечное поселение после освобождения из лагеря и лечения от рака. Ощущение вернувшегося здоровья вместе с чувством пусть и относительной, но свободы породило счастливое состояние души и ума, когда небольшой деревенский домик на краю пустыни, возможность преподавать в школе самые любимые им предметы, математику и астрономию, а главное — бескрайнее небо над головой, ночью усыпанное звездами, — вот и все, что было ему необходимо для абсолютного счастья.
В лагере мы не видели звезд, говорил он, потому что прожекторы на вышках закрывали звездное небо. Он не цитировал Канта («звездное небо над головой и нравственный закон в душе»), хотя, несомненно, помнил эти слова и имел их в виду, говоря о звездах. Солженицыну хватало вкуса в таких откровениях не перебирать. Эстетического чутья в нем было гораздо больше, чем думают его противники.
Шестьдесят лет назад в русскую и мировую литературу пришел не дебютант, а великий мастер, у которого учиться и учиться. Тираж «Нового мира» тогда составлял без малого 100 000 экземпляров. В мгновение ока автор «Одного дня…» стал общесоюзной, а затем и мировой знаменитостью. Скромная повесть об обычном зеке Иване Денисовиче Шухове, в прошлом крестьянине, где рассказывалось об одном дне его лагерных будней, перевернула сознание миллионов людей, стала главным произведением русской литературы середины ХХ века. Без сомнения, она повлияла и на все дальнейшее развитие этой литературы. Но она повлияла и на все дальнейшее развитие страны под названием СССР, в которой жили около 200 миллионов человек. Она изменила атмосферу жизни в стране.
Значение «Одного дня Ивана Денисовича» стоит в одном ряду с «Записками охотника» Тургенева
Я уже писал об этом, но хочу повторить. Значение «Одного дня Ивана Денисовича» не только в русской литературе, но и в развитии русской жизни стоит в одном ряду с одним-единственным произведением — «Записками охотника» И.С. Тургенева. Есть что-то символическое в том, что Солженицын родился ровно сто лет спустя после рождения Ивана Тургенева, а публикация «Ивана Денисовича» почти совпала со столетием отмены крепостного права в России. И как «Записки охотника» в свое время приблизили отмену крепостного права (в этом признался Александр II), так и «Один день…» стал осиновым колом в систему концентрационных лагерей. Потому что одно дело крестьяне вообще, а другое — то, как их изобразил Тургенев. Одно дело «зэки» вообще, а другое дело — Иван Денисович.
Так жизнь становится литературой, а литература — жизнью. Это редко бывает, но все-таки случается.
